Самураю

с каждым часом по венам медленно капает осознание
мир воспитывает во мне выдержку и терпимость
из шести миллиардов копий я сам себе наказание  
и незримость
неповторимость

пусть хоть что-то да значит солнце, с которым ты просыпаешься
пусть хоть что-то да значит твой смех, я хотел бы верить
я однажды тебе скажу, что такое, когда пытаешься 
не отмерить
не лицемерить

пусть ты знаешь, что это очень непросто и недостаточно
или пусть ты не знаешь, и дальше твой смех прекрасен
я однажды все расскажу, и будет много и беспорядочно
громких басен
я несогласен

ноябрь

Даже если ноябрь будет месяцем грустных сказок,
По сценарию плакать, бессонница, дождь и снег,
Ни лекарства, ни швы, ни зонты не помогут сразу,
Ни аптекари в окнах замерзших своих аптек.

Слишком молоды, чтобы болело так зло и остро,
Слишком много эспрессо по венам до густоты,
Что ж мне ждать, если перед следующим перекрестком
Не окажется в сумке кофе и нашатырь.

Ты, наверное, прав: все проходит, и это тоже.
Только я, как последний сказочник и дебил:
Как еще один выпуклый шрам у меня под кожей,
Очень хочется, чтоб ты подольше не проходил.

лекарство

ну, давай, не оставим шанса этим сумкам твоих обид. он с акцентом таким "останься, чай в коробочке, борщ кипит". ты с рассветом уносишь панцирь, он прирос к тебе, как магнит.

ну давай же, не будем путать: бинт в аптечке, на полке йод. можно мысли свои укутать - ничего не произойдет. на вторые и третьи сутки ты поймешь, что проходит год.

на второй можно вскрыть по венам все, что сразу недосказал. сны, обои, цветок по стенам, самолеты, утюг, вокзал. да, и ты же несовременна - что ж никто мне не доказал.

на вокзале потухнет люстра, капля йода испортит суп, задвигая ему про чувства, дооценивай, что неглуп. разберешься - и станет пусто, словно в баночке из под круп.

там, на улице, встанет город, как озлобленный папуас, ветром, свистом и кофем вспорот, не успеешь нащупать газ. он нальет тебе йод за ворот, "и чтоб, детка, в последний раз".

узор

из колонок потрепанных "noone could save me but you"
для тюльпанов не хватит кувшинов и старенькой вазы
ты ладонью по ребрам, чтоб душу потрогать, но чью
я за эту весну и свою-то нащупать не сразу

я сегодня - открытый динамик, шестьсот киловатт
мне хватило бы нескольких слов, чтобы лопнули стекла
дай мне домик улиточный, хрупок и продолговат
чтобы спрятать в нем капельку солнца, пока не поблекло

мы ведем себя в этой казарме совсем как в раю
вместо предосторожностей - кофе, весна, переписки
из колонок "i never dreamed i'd need somebody like you"
перекрой этот путь, пока ясно, что будет неблизким

расскажи

посиди же еще немного, вот так, у стенки,
прижимаясь виском к окну, за которым ливень. 
воздух горек и глух, в нем дозированы оттенки,
все, что нужно, чтоб сразу сделаться несчастливей.
все, что нужно, чтоб сразу вспомнить, что ты - счастливый.

посиди еще, здесь так ждали твоих историй,
если кто-то их ждал, то быть сказочником - не нужно. 
нужно знать, что ты станешь однажды глубоким морем,
тем, что видит, как выглядит кто-то, кто не был южным,
тем, что знает, что каждая устрица ест на ужин

посиди же еще, прижавшись виском к окошку,
расскажи, как живется, когда горизонт спокоен
расскажи, как ты ел этот воздух столовой ложкой,
расскажи, как ты плакал, как падал твой крайний воин,
говори, мы опять залатаем твоих пробоин

посиди еще, время плавит твои саундтреки,
чувствуй ритм их, отведай шумный апрель в горошек,
расскажи, как за балками рельс утекают реки,
как отдельные ноты зудят у тебя под кожей,
расскажи, как прекрасные люди всегда похожи

тишины

максимально обезжиренный мир
минимально обезвреженный шар
что ты новости пускаешь в эфир
не мешай хотя бы мне не мешай

мы рождались уже был передоз
мы росли и не могли больше без
это маленький но страшный гипноз
это суррогат наркотик протез

не дури тебе же нечем стрелять
ты не злой ты не сумеешь войны
вместо этих глупых мыслей опять
сядь все выключи и съешь тишины

Софья

Чтобы прожитый день превращался хотя бы в кофе,
Софья грела его и сушила в цветочной кадке,
и на завтрак без сахара. Да, иногда у Софьи
как у старого чайника, шли без конца осадки,
но она, чтоб смелей, говорила, что все в порядке.

Чтобы прожитый день превращался хотя бы в суши,
Софья клала его в пакет и варила с нори.
Он еще раз учил, что так важно не только слушать,
но и вовремя знать, что и домик ее у моря -
не предел, не венец всему, не сироп от горя.

Каждый прожитый день уходил и не знал о Софье,
мол, мои чемоданы здесь, твой лаптоп в зарядке.
Он, конечно, не мог узнать ничего про кофе,
и, тем более, бриллианты в цветочной кадке.

Софья грела кофейник и знала, что все в порядке.

Диме

этот город промерзших снов оставляет тебя внутри
я опять становлюсь старее, а хотелось бы просто старше
если знать, что за маской - ты, все внезапно не так уж страшно,
если знать, кто ее художник, заполнятся пустыри

теплым чаем из сотни трав, черной кошкой в его трубе,
днем поешь в его кирпичах, вечерами тебя не слышат,
ночью кажется - неживой, а с утра даже будто дышит,
этот город просевших стен забирает тебя себе

глина

Я к тебе никогда не приду ни с какой повинной.
Бесполезным громоздким прощеньем не будешь сыт.
У меня на руке талисман из простейшей глины,
Знак тому, что мы - только куски прошлогодней глины,
Исключая тебя, раз ты создан из бурой тины,
Той, в которой запутался маленький черный кит.

джо о дворцах

Джо, признайся, дружок, у тебя же бывают недели,
Когда ты не находишь себя и работаешь еле,
И на сердце – не ком, так, обрывочки жалкой метели,
И сам смерч – нет, не то чтоб отец, но почти тебе друг?
Ты садишься, садишься, садишься, садишься на мели,
И ни сна, ни тепла, ни строки от того, что вокруг?

Джо, признайся, как верится, гонится, кажется в двадцать,
Что все будет твоим, надо только чуть-чуть постараться,
Что ты сможешь не знать о Дали, не заучивать танцев,
Все равно будешь невероятно, заоблачно крут?
Разожми кулаки, побелели костяшки на пальцах
Тебе видится, видится твой укротительский кнут.

Джо, признайся, ты видишь себя – пусть не в сорок, но в тридцать,
Свято веря, что все, что ты вложишь, воздастся сторицей,
Что ты станешь всесильным и вечным, и сможешь храбриться,
Что ты выполнишь старый отцовский монарший завет?
А отец говорил – вот ты вырастешь, солнышко, в принца,
Но запомни, что хуже дворцов укротителей нет.