дураки

Элен говорит: концентрация и руда
и лезвие точит камень, а не вода
Лука добавляет: допустим, ты неправа:
и действия тоже истачивают слова

тогда, чтобы вспомнить, кто ты, когда один,
Элен и Лука охлаждают себя до льдин,
молчат, наблюдают, как в поле растут цветы, 
и сильные, думают, кто же, когда не ты

открытие сразу к обоим приходит вдруг:
у ливня и аплодисментов похожий звук
но только для одного предстоит найти 
похожих продрогших и жаждущих на пути

мы оба – два одинаковых дурака:
рассчитываем, что жизнь круглый год легка,
что все, за что ни возьмешься, всегда с руки:
совсем, общественность думает, дураки

Мэтт

Мэтт лунатит ночами. проснулся сегодня в три,
пусть, сказал, все они продолжают существовать
импульсивная Энн, не уснувшая до зари,
говорит ему – как это понимать,
кто они, поскорей говори

Мэтт проспал до утра: не запомнил ни что за сон,
ни что это за женщина, пепельный блонд и дым,
ни что это за жизнь, для которой сегодня он
сделал все, чтобы кто-то гордился им,
чтобы Энни гордилась им

Энн ревет от кошмара обычно под утро, в пять
кое-как просыпается выжата, как лимон
странный Мэтт этой ночью (ни вспомнить, ни оправдать)
обнимал ее крепко, как будто он
обнаружен, прощен, спасен

кто ты, Мэтти, заросший брутал, кто с тобою так
ты ночами дрожишь от тревожности столько лет
с наступлением сумерек думаешь: дай мне знак,
не пробей мою мощь и бронежилет,
дай увидеть опять рассвет

тут ключи в коридоре, яичница на столе
кофе в кружке, а коды запомнены наизусть
Мэтт искал столько весен в отбросах и хрустале,
и нашел ее в призрачной полумгле
Энн, до вечера, я вернусь

письмо в прошлое

мальчики мои, я надеюсь, теперь вы счастливы
те, с кем когда-то казалось, что по пути
свет, я надеюсь, ламповый или масляный
вам освещает дороги, куда уйти

я здесь в порядке – спасибо, что ты не спрашивал
в общем, спасибо за множество всяких “не”
вряд ли сильнее – но легче любое страшное,
если умеешь себя представлять вовне

я тут справлялась с неискренними и дерзкими,
слала подальше, кода не хватало сил
изобретала действительности и версии,
чтобы хотя бы кто-нибудь утвердил,

плакала, танцевала, писала разное,
верила в мир и надеялась, что смогу

вы, я надеюсь, по-прежнему несогласные
с кем-нибудь кроме причала на берегу.

парк поэтов

я еду все дальше и делаюсь легче,
расплавленный солнцем пустой песок
в старинных домах укрываться нечем,
и я укрываюсь наискосок:

пашминовой шалью и океаном,
волна выливается из горсти
и, если кажусь тебе слишком странным,
меня уже не спасти

Джакомо

пока он не встретил ее, он был больше —
и музыка глубже, и мысль ясна
контракты в америке, залы в польше,
и только на календаре весна

теперь же весна у Джакомо в сердце,
все звуки смешались в сердечный ритм,
совсем никуда от нее не деться —
пусть только подольше поговорит

ну ладно, допустим, не встретил лично,
а только услышал ее эфир —
и сразу представил, как симпатично
таких, как она, выпускают в мир:

тончайшей души, красоты и кости,
отточен язык и характер чист
Джакомо мечтает: однажды в гости
придет к ней в эфир, как специалист

эксперт по аккордам, она объявит,
талантливый классик, большой гуру
хотя бы на город его прославит,
и он поиграет в ее игру,

но только над клавишами Джакомо
сидит вечерами совсем без сил
давно позабыто, хотя знакомо,
простое «пожалуйста» и «спаси»

историку

хрупко совсем, говорит арина,
был человек – и нету
если ты что-то считаешь длинным —
жизнь, например, и лето, —
то не считай его в вечеринках,
унциях, килогерцах,
лучше присядь, расскажи об инках,
перепрослушай сердце

странно, но я ведь предупреждала —
все ведь предупреждали
слезы арины смешались с алым
терпким сухим в бокале
мы все никак не привыкнем к смерти,
не приготовим песен,
чтобы на полупустом концерте
мир оказался тесен

за поседевшими встали краски,
за молодыми — боги
тем и другим предстоят развязки
на окружной дороге
если б историки говорили
о непростом финале,
мы бы, считает Арина, были.
мы бы не проиграли.

остров вскрывает наживо, режет характер леской
не доезжая до цели, еще на подъезде дерзко
ну, говорит, привет, здесь большая вода и сосны
ты наконец приехал — теперь не поздно

в церковь приди писать, а на берег приди молиться
позже придешь к себе, а пока приходи напиться
если придумал бог тебя сыном своим и братом,
то на колени падать — пустая трата

церковь твоя — большой и смотрящий на воду камень
гимны твои поются животными и ветрами
старые души не приручаемые другими
если тебя здесь ждали, тебе есть имя

коллекционер

он по утрам заходит в церковь просто сказать “спасибо”
после “спасибо” обычно сразу заканчиваются слова
есть за что быть благодарным: за простыни, что хрустят до скрипа,
и за лимонный рожок – заверните два

серый пиджак отглажен – нет-нет, он сам, здесь не место леди,
мама учила варить даже суп из остатков больших костей
лофт содержать в порядке и знать о музыке и балете.
сам он учился историям всех мастей.

часть из его историй обычно оригинально звали,
часть просыпалась позже него – колготки, бюстье, пуэр,
каждая ожидала особенных жестов, больших биеннале,
но ни одну не ждал коллекционер

самая яркая бабочка, недостижимая орхидея,
только вчера согласилась на кофе, представь себе, продавец
нетерпеливо – эспрессо с лимоном, покрепче и поскорее, –
и пару пряников – господи, наконец

бери клей

на календарике в комнате – тридцать пять:
милая девочка, кем же ты хочешь стать?
в наш – непонятно, счастливый ли – новый век
ты получаешься что же за человек?

мы наконец научились красиво жить:
вешаем в ухо серьгу, на запястье – нить
милый мальчишка в двенадцать и в пятьдесят,
что тебя за способности воскресят?

в шесть было ясно: спортсмен и великий маг,
первооткроешь рентген и архипелаг
кто ты теперь, где твой космос, каков твой рост,
где твои важные книжки про свет от звезд?

встретив в подъезде ребенка своих друзей,
что направляется в офис или музей,
ты ему обязательно расскажи:
вы еще склеите стекла и витражи

разные государства

я тоже король, привет.
других государств немало.
и ты королевой стала,
но, раз уж сняла берет:

блины запекаем здесь,
вот щеточка для винила,
и все, что сегодня было –
гордыня твоя и спесь

ты это теперь оставь.
еще раз о коврик ноги:
никто никогда не боги,
поэтому дальше – вплавь

я тоже приплыл сюда.
мне тоже далось непросто.
мой парусник – из компоста,
а мускулы – из труда

присядь теперь, раз пришла,
и спрячь дорогую визу.
великое видно снизу,
и в окна, не в зеркала